Дом стоял один. Гаспáр увидел его случайно, на исходе дня, когда собирался сворачивать с тропы. Слабость не оставляла выбора. Иначе – умирать. И в чём тогда был смысл побега? Смерть редко входит в человеческие планы.

Поднялся вверх, опираясь на себя. Природа отступила перед взглядом.

Обычный дом. Такие рисуют ленивые художники. Квадратный, белый, минимальный. Два маленьких окна: на запад, на восток. И дверь на поклон – ниже любого роста. Только ребёнок мог заходить за порог без благословения.

Из-за кустов он посмотрел на дом в лицо, удивился амбарному замку на двери. Матовые, неподвижные стены принимали последние лучи. Но пустота по ту сторону казалась обманчивой.

Дом нельзя обойти: одной стороной он прижимался к скале.

Гаспар долго ещё сидел в кустах и ожидании, что неведомая сила внутри зажжёт свечу, как-то выдаст себя, тогда можно будет незаметно уйти от этого места, забыть про него, как забывал всё прочее вдоль по длинной жизни. Он много ходил по земле, и почти обошёл, но ближе к концу сдался. И когда понял, что никогда не победит, – сбежал.

Египетская тьма спустилась на скалистые пейзажи. Зашумело небо. Откуда-то со спины раздались птичьи крики. Гаспар в отчаянии посмотрел на дом. Белое слепое пятно.

Подкрался к окну, пряча свой огромный рост. И в щели меж створок увидел мать тьму, в которой сам бывал когда-то. Темнота заточения. Створки держала расшатанная щеколда. Выламывать дверь было невозможно: как жить в доме без двери? как покинуть его, оставив незапертым?

С моря собирался шторм.

Гаспар ударил большим кулаком, щеколда слетела.

Оцепенелый, беглец долго лежал на полу и смотрел на темноту снизу вверх. Из распахнутого окна шёл с моря шум. Откуда-то сверху полился дождь. Земля присмирела. В далёких полях погонщики скота, застигнутые бурей, перекрикивали воду. Трое на ослах остановились в харчевне, матерясь на местный климат и виски.

Когда глаза привыкли к темноте, Гаспар понял: нужно было разомкнуть мрак. Ему не привыкать к подобным занятиям; сколько мрака создал сам он.

Отыскал во внутреннем кармане накидки охотничью спичку и зажёг о рукав. Поводил ею перед собой, поднялся: вот стол, на нём свеча и бумага. Вдруг мужское лицо посмотрело на гостя. Гаспар отшатнулся. Чей-то портрет изучал его со стены. Гаспар долго вглядывался в этот живой взгляд, пока не сказал:

– Если ты против, я могу уйти. Но мне некуда уходить, а тебе не с кем оставаться. – Потом кивнул и зажёг свечу.

Дом был одна квадратная комната. Гаспар измерит её потóм в шагах: шесть на шесть. Примерно столько же в высоту. Гость заключил себя в куб. Кроме означенного стола, в пространстве умещались два стула, две узкие лежанки, пустой сундук невероятных размеров и страшная угловая печь с чёрной головнёй в золе.

Ливень затих.

Гаспар погасил свечу и лёг на спину. Он вспоминал отдалённые времена и место, которое называл домом.

Мирно храпел жилой этаж харчевни, пока некто уводил из стойла ослов. Преследователи спали на лавках в одежде, используя пухлые ладони вместо подушек. Одному из них снился вчерашний день, второму грядущий, а третьему ничего. Первый из них был самый разговорчивый, второй нелюдим, а третий ни то, ни сё. Были они братьями и всё делили поровну, оттого добрались до середины жизни холостяками.

Когда отец провожал их в странствие, то говорил, загибая пальцы:

– Ну, значит так. Крепче брата нету свата; матери от детей все синяки перепадают; лучшая жена – сирота; человек так, да бог не так; ну, и не забывайте, что для сына отец – лучший мудрец.

Потом долго обнимались, выбивая дух, утирали слёзы с усов. Зима едва начиналась. Мать смотрела на них из окна, прикованная к горизонту. Она крестила их наизусть, от младшего к старшему, каждого по три раза, хлеща нечистую силу.

Гаспар проснулся целиком в одну секунду. Осмотрелся: помещение годное для изгнанника. Ничего лишнего, иногда совсем ничего.

Съел сыр, выменянный у козопасов. Шумели кроны деревьев. Из окна виден кусочек лазурного моря. Заблудшему бы показалось, что здесь человек вернулся в рай, но Гаспар знал, что рай другой.

Толстый мужчина неотрывно следил из портрета. Гаспар наконец разглядел его: холодное сердце, прочный ум игрока, отвергнутые дети и быстрая, но нескорая смерть на цепочке часов. Портрет явно был не по дому. Не тот масштаб. Но кто-то его здесь повесил. Своими руками.

Гаспар выглянул в другое окно, которое было занавешено: глухая скала.

На столе покрытый пылью лист. Нам нём лежат надписи с языка, который Гаспар когда-то знал. Он даже читал некую книгу по ботанике на этом языке. Хотя сейчас это не имеет значения. По крайней мере, пока.

Пейзаж разделяла оконная рама. Гаспар сидел в тёмном углу и смотрел на портрет. Кто был этот мужчина? Вряд ли хозяин. Тогда дальний гость? Никогда не знаешь, с кем сведёт судьба. Один на один их, оцепленных стенами, здесь и сейчас, без прошлого и, вероятно уже, без будущего, вне границ последней надежды, в самом конце пути, какая-то неведомая сила свела их.

Гаспар просидел до темноты перед портретом. Пытался придумать себе детство, в котором этот мужчина был бы его отцом. Но не выходило. Детство не вспоминалось вовсе.

Беглеца одолела нужда. Только теперь он заметил маленькую боковую дверь в чистилище, а рядом с ней и люк в ад. Ему стало не по себе от возможной пустоты под собой. Опустошив мусорный мешок тела своего, он вылез наружу. Вызвездило. Все те же звёзды на протяжении жизни наблюдал Гаспар, даже когда был на том конце света. Даже когда не видел звёзд – во мраке заточения или при свете дня, всюду они вели его, как мореплавателя, везущего рабов.

Недолгое последнее время он проводил в одиночестве, копаясь в памяти и попытках дойти до начала. Но память не пускала его, как отверженного. И от бессилия он читал прошлое по звёздам. Иногда мешали деревья, и он отходил, отвлекался.

«Здесь много фруктов, подумал он, хотя я могу не есть, еда делает меня уязвимым. Всё человеческое делает меня уязвимым. Например, страх. Зачем я бежал от них? Ведь я мог просто убить их: одного за другим, а последнему отрезать язык и послать домой к матери плакать над своей безграмотностью».

В дом возвращаться не хотелось. Тьма с улицы сквозь щели сочилась и лежала густым дымом по полу. Было влажно, выпала первая роса. Гаспар дышал глубоко и растирал пальцами в кармане медяк. Ему некому было жаловаться, ничего не было над ним, кроме глухих звёзд чужого прошлого.

«История – правда победителей» – в очередной раз сказал он себе и сплюнул под ноги. За спиной стоял один дом, притороченный к скале.

Андраш, Петер и Янош, братья, проснулись по очереди и какое-то время молча лежали в постелях, слушая дыхание друг дружки. Потом встали, надели вонючие сапоги и схватились за головы: кончалось утро, беглец мог уйти далеко за это время. Но пускаться в погоню на голодный желудок грешно всё же.

– Да и потом, – Сказал старший – Андраш. – всё равно ему далеко не уйти по незнакомой земле, а любые тропы где-то сходятся.

Братья согласились и сели за стол в полупустой харчевне. Ели холодные яйца, кровяную колбасу и творожный сыр и запивали подогретым гадким пивом. Обслуживал их лысый владелец с тонкими усами и манерами.

– А я знаю этого Гаспара. – Рыгнул Андраш. Я как-то его камеру охранял, Виктóра подменял.

– Это в его смену-то он сбежал?

– В его.

– Господи! – Воскликнул Петер с набитым ртом. – Я как вспомяну тело его, жутко становится.

Они замолкли.

Янош, младший, спросил Андраша:

– Ты сказал, что знаешь его. Что ты имеешь в виду?

– Да… В общем, он со мной говорил… – Петер вытаращил на него глаза. – Да знаю... знаю, что запрещено! Но он такое мне сказал, что я не мог не слушать. Понимаете?

– Что, что он тебе сказал? – Остановился жевать Петер. – Что он сказал?

– Он сказал… – Замялся Андраш. – Он сказал, что... Сказал, что знает про меня то, чего я сам не знаю. Он сказал, знает, о чём я мечтаю. Он сказал…

(– Твоя мечта мелка. А будущее коротко. Ты ни во что не веришь, потому что ничего не ждёшь. Ты не знаешь, что такое счастье, тебя никогда никто не любил, даже мать твоя крестила тебя в дорогу только потому, что у тебя крепкая спина и сильные руки. А отец обнимал тебя за плечо потому лишь, что ты продолжатель его дела, но не его самого. В тебя никто никогда не верил, не верит и не будет верить…)

… в общем, что-то про счастье.

– И что ты ему ответил?

– А что я ему отвечу? Ударил по пальцам этой сволочи и ушёл.

Петер подавился, закашлялся, и братья начали хлопать ему по лопаткам.

Они вышли из харчевни в полдень, запасшись одною водой. Ослов нигде не было, и никто не знал, где искать их. Только сейчас Петер увидел табличку, гласящую:

ЗА СКОТОМ НЕ ПРИСМАТРИВАЕМ

Тогда Андраш плюнул под ноги, попал на кончик сапога. Братья молчали. Янош посмотрел на дорогу и сказал:

– Сегодня будет ложный путь, но нам нужно его пройти.

Пошли вторые сутки пребывания в новом доме. Часы на цепочке внутри портрета показывали полдень. Или полночь. Чьё время они отражали? Часы были открыты, как будто человек с портрета чего-то ждал. Или они были открыты для художника, ограниченного во времени?

Гаспар смотрел на остановившийся циферблат, ощущал своё время, как никогда ранее, его неподвластное биение в грудной клетке и ушных раковинах.

Солнце высоко взошло. Что в такую жару таскаться по раскалённым камням искать судьбы? Гаспар вылез на улицу и прикрыл створки. Он двинулся вдоль опалимой тропы туда, где предполагал домá, и не предполагал людей. Так и было. Деревня пустовала. Ни костей, ни кожи. Даже ящеры не ползли поверх почвы сей. Погибшие виноградники. Гаспар думал: «Может быть, здесь и сейчас гуляет смерть, только меня не берёт. Куда ей. Она на меня и не рассчитывает».

Запертые ставни, замки на дверях, обманчивые люди давно ушли отсюда с надеждой вернуться. Но теперь, кроме запертых душных помещений, здесь ничего не осталось. Гаспар видел дорогу, по которой люди уходили с повозками, гружёнными хламом. Потом умерших клали в эти повозки, выкидывая абажуры и тазы. Так продолжалось, пока на повозках не осталось ни одной вещи. Тогда они встали окончательно, потому что некому было везти.

Жара медленно спадала, Гаспар смотрел во след своим мыслям, и не продолжал их. Непонятное чувство, доселе невиданное, обтачивало нутро его.

Чувство страха. Он обнаружил, что ещё вчера начал испытывать его. Страх приходил медленно и незаметно, и Гаспар никак не мог ему помешать.

Прикреплённый к скале дом держал его на поводке. Он обратился в жаркую даль:

– Ты ведь знаешь, где я, почему не приведёшь за мной? Или это место не подвластно твоему взору? И этот человек на портрете главнее тебя?

«Разве это возможно? Конечно же нет».

Он сказал ещё:

– Немногим удавалось убедить тебя отступить, но и тех ты не оставлял в покое. И я не верю в твоё милосердие!
Никто не ответил ему, но, может быть, внял, ибо утих ветер в кронах.

Гаспар вернулся в свою лачугу и сел на постель слушать море. Страх не покидал его. Это был совершенно определённый страх. Человек с портрета мог в любую минуту вернуться и застать Гаспара живущим в одном с ним доме.

– Глупо было выходить в такую жару. – Говорит Андраш. Они сидят в долине под развесистой кроной одинокого явора и играют в карты.

– Да, глупо. – Отвечает Петер и обращается к Яношу. – Объясни мне, зачем надо было идти по дороге, которая никуда не приведёт?

– Чтобы выйти на дорогу, которая приведёт.

– А нельзя сразу на неё выйти?

– Не получится.

– Почему не получится? Ты нас по какой дороге хочешь вести?

– Вот по той.

– Вот по той – да? в тот лесок?

– Да.

– А мы пойдём по второй и сразу выйдем на нужную дорогу! – Возрадовался Петер. И Андраш вместе с ним, но вдруг осёкся.

– Постой. А с чего ты взял, что она будет той, что нам нужна?

– А как же? Если та, на которую мы собираемся идти, ложная, значит, вторая как раз та, что нам нужна. – Довод Андраша убедил. Он спросил:

– Что скажешь, Янош?

– Делайте, что хотите. Вас здесь подождать?

– Да ну что ты такой? Помнишь, как вчера мы под дождём вымокли, Петер же дорогу показал до харчевни! Ему можно верить.

– Ему просто повезло.

– Значит, нам повезло, что у нас такой везучий брат! Ну, Янош!

– Мне всё равно. В такую жару только за дураками и волочиться…

– Ты зачем так на брата? – Спросил Андраш. – Ну ошибёмся – целее будем.

Янош ответил:

– Что-то мне подсказывает, что в этот раз не будем. В этот раз всё иначе.

– Что с тобой? Я тебя не узнаю́.

– У меня нет желания продолжать погоню. Что-то недоброе нас поджидает. Что-то чёрное и недоброе, но зло сложно разгадать.

– Почему? Оно же как добро – всегда на виду.

– Нет, зло едино, оно в каждом из нас и покрывает другое, чужое зло, чтобы мы его не обнаружили.

Страх нарастал. За ним Гаспар забыл о людях погони, хотя и ждал их. Но что толку сидеть и бояться того, кто с тобой и так в комнате? Глупая ситуация, но с нею Гаспар никак не мог совладать, его силы не действовали. Тогда он открыл ржавый люк и полез в погреб – сырость, движение насекомых, – где отыскал бутылку вина.

Сел на лежанку, облокотившись к холодной стене. Продавил пробку указательным пальцем.

– За твоё здоровье, Карл Густав! – Сказа он и отпил.

Вино белое, как песок. Так проходило время Гаспара. Не самое худшее в его жизни, надо признать.

Он вспоминал прошлое и встреченных по нему людей, их жилые души, просящие кто долголетия, кто дара, но чаще – денег. Недолго человек забывал, что должен стремится к вечности. И вот совсем забыл.

– А что я мог дать им? – Обращал он лице свое к портрету. – Они смотрели безумно, жадно, преследовали. Я бежал их, менял имена. Я был бессилен перед их мечтами. «Кто я? Я обычный человек, такой, как вы», говорил я им, но они не верили. Они напоминали мне демонов. Как они, таких ждут в аду. Я много думал, зачем люди всегда что-то просят у сильных? Зачем выбирают из двух одинаковых вариантов? И наконец, я понял. Это страх смерти. Понимаешь? Люди боятся смерти, но ты-то знаешь, что самая страшная кара – это её отсутствие, не правда ли, Карл Густав? Ведь так тебя звали? А если нет, то я буду называть тебя так, пока не узнаю настоящего имени.

Он заснул. Хотя мог обойтись и без сна. Дом хранил его как чужую вещь. Дом был бытием Гаспара, везде и всегда в данный момент времени. Именно поэтому дом нельзя было обойти, а не потому, что он стоял прижатый к скале. Любой, кто попытался бы обойти дом, обречён к хождению по кругу. Гаспар был в середине этого круга. И преследователь, обманутый зрением и собственными силами, никак не смог бы достичь его. Только случайность могла завести к нему.

Трое шли по лесу, блуждая по одной тропе. Андраш натёр пятку и ругался. Петер рассматривал стволы, а Янош ладони. Их голоса раздавались эхом.

– Ну, долго нам ещё, Янош?

– Зачем спрашиваешь? Тебе если не сейчас, всё долго.

– Я потому спрашиваю, что ты у нас знаешь, что дальше будет.

– А будет всё то же самое, что и раньше. Так что тебе виднее.

– А что было раньше? – Спросил Петер.

– А раньше мы находили беглецов и возвращали в тюрьму. – Ответил Андраш.

– Но потом они от нас сбегали?

– Да. Потом сбегали, но сначала мы их ловили.

– Главное же, что мы всегда были вместе. – Заключил Петер, но Янош его перебил:

– В том-то и беда, что в отдельности от нас, может, больше проку.

Янош тяготился старшими братьями, как сумой незнакомого человека, но изменить ничего не мог: братья были сильнее его и глупее, а с глупостью младший не умел бороться.

Они шли по одной дороге, но он знал, что надо бы идти по трём, и лес давал возможность рассеяться так, чтобы никогда не встретиться, и три линии на ладони Яноша подтверждали это. Не хотел он встречи с беглецом, потому что знал его невиновность. И ещё потому, что знал, чем всё кончится. Вся большая жизнь случайным образом сожмётся в кольцо. И каждый ощутит себя мелким человеком.

Он потому и повёл их в лес, в глубину страны, дальше от моря. Он спросил их:

– Как думаете, в чём заключается божий промысел?

– Спроси сначала, есть ли он? – Сказал Петер.

– Мне – так совершенно ясно, что бог есть. – Сказал Андраш. – Он, конечно, вряд ли венгр, но и не какой-нибудь пруссак. По мне, так он из благородных.

– А я думаю, если он и есть, то он точно германец. Иначе как ещё столько в голове удержать?

– Нет, если германец и есть кто, так это сатана. Ведь у него нет никакого чувства юмора.

– Нет, Андраш, это у тебя нет чувства юмора, Янош, скажи?

– А я думаю, что у дьявола-то чувство юмора есть. Иначе по чьей воле мы блуждаем по лесу? – Сказал Янош. И братья замолкли, ибо убоялись нечистой силы на себе. Тогда Янош повторил вопрос.

– Так в чём заключён божий промысел?

– А в чём? – Спросил Андраш.

– Он заключён в нас. – Ответил Янош и сорвал листочек клевера. – В нас троих.

Они вышли из лесу. Близился закат.

И случайность вела к нему.

Шли третьи сутки, всё в одном направлении. Гаспар нашёл топор и вылез ранним утром в окно.

Шесть часов он рубил дерево и после каждого удара гладил шершавой ладонью по стволу. Дерево уже отсыхало, его обречённость передавалась Гаспару через боль в запястьях.

Он поглядывал на дом. Портрет всё висел на стене, но по временам Гаспару казалось, что мужчина подходит к окну и следит за руками древоруба. Отгоняя призрака, он обращался к дереву, слышал, как из него уходит хлорофилл и бегут насекомые. Но деревья не говорят, они растут в ту сторону, в которой больше видно, или всю жизнь отворачиваются от смерти.

Многое из дерева приходилось делать Гаспару, пока шёл он. И дом, и лодку, и даже печку из неопалимого древа. Но не дом и не лодку мастерил он сейчас. И на задумку его сгодилась бы малая обструганная доска, выдранная из обшивки в погребе. Но ему нужна была лучшая доска, та, ради которой срубили высокий ствол, доска из самого сердца дерева, из годовых колец его детства. Ему нужно было дерево годное для полёта, способное удержать любой человеческий вес, пусть и после смерти, когда тело тяжелеет.

Он не управился до зноя и лёг спать, укрыв дырявой тряпкой портрет. В дырку были видны часы. Они показывали полдень. Или полночь. Два раза в сутки по-разному. Гаспар не знал чему верить. Гладя на портрет, он понимал, что вообще мало чего понимает в сегодняшней жизни. И только намозоленные руки напоминали о том, что чего-то он всё-таки стоит.

Пересмешник заводил новую песнь, когда отец нанял головореза, лучшего в южной провинции, чтобы тот разыскал мальчишку. Теперь он сидел в своём дворце и кусал круглые локти, боясь за жизнь сына. Мать ещё не знала, отец не сказал ей, да и не мог сказать, не за такого человека выходила Агнеш. Советник передал свои опасения, как только увидел щербатого сыщика. Но отец был пленён и одновременно напуган внешностью гостя, особенно его чёрными глазами. С такими глазами можно убеждать добрых людей делать недобрые дела. Посланник дьявола. Когда получил аванс, то сказал:

–Я достану вам сына. Чего бы это не стоило. Барнабаш слово держит. – И рассмеялся одним уголком.

Холодно стало отцу в просторных залах, он вышел на балкон греться осенним солнцем, мучась изжогой и одышкой. Это отвлекало.

С того полудня прошло ровно три дня.

Он проснулся, ощутив на себе взгляд. Ткань спала с портрета, Гаспар чувствовал себя голым. Голова болела, как после допроса с говорливым асфалийцем. Но рассуждать было не о чем. Он отпил вина, взял топор, пилу и рубанок.

Новый плотник поставил себе обычную цель: столько человек должно быть с тобой через месяц, столько через неделю, столько к вечеру. И желающих всегда оказывалось более, чем он мог обеспечить. Все жаждали отдать малое от себя ради чего-то большего. Да, Гаспар не раз наживался на войне, и много раз жалел об этом после, но никогда – во время. Этим он отличался от всех: совесть мучила эхом. Потому он работал лучше остальных и потому не любил себя мешать с ними. Из-за этого он и ушёл. С изгнанничеством-то он давно смирился, когда ещё люди той страны который раз пробовали начать всё заново.

Но теперь людей с ним не было и он работал с материалом. Лишнее отпиливал, важное – гладил рубанком. Темнело. И на душе у Гаспара становилось омутно, ждал его несносный портрет на стене, чёрное наваждение.

Однако он доделал работу, когда на одном конце был виден месяц, а на другом звезда. Осталось привязать верёвку. Но одному ему нельзя было справиться. И приближаясь к окну, он радовался наличию заботы.

Гаспар лежал, упершись в стену, нагретую за день, и перебирал в голове ошибки, которые мог бы исправить. Он пришёл к тому, что неплохо было бы ещё раз пройтись шкуркой по дереву.

А где-то на другом конце горизонта на голодный желудок засыпал хищник о трёх головах и каждая голова думала своё: первая о том, как покидала дом, третья о том, как в него вернётся, а та, что посередине, думала о том, что где-то сейчас есть дом, но где – невозможно было и перстом указать.

Широкая дорога лежала через поле в гору. Братья проснулись одновременно и по разным причинам: старший от голода, младший от холода, а средний от предчувствия близкой яви.

– Есть-то как хочется сильно!

– Не дрейфь, сейчас Янош что-нибудь придумает.

– Да что думать – дорога одна. Мне онá снилась.

– А тебе снилась какая-нибудь харчевня, где подают свиные рёбра?

– Нет.

– Ну, может быть, какая деревушка, где нас попотчуют курятиной?

– Нет.

– Ну а что же тебе снилось, Янош? – Вконец расстроился Андраш.

– Мне снилось другое насыщение.

– Какое?

– Увидишь – поймёшь.

Они напились водой, покрошили серы с охотничьих спичек на языки и двинулись в путь. За горой раскинулась знакомая долина, в которой ни один из них не бывал, просто все долины в этой местности были похожи одна на другую. И только пастухи не плутали в здешних местах.

Шли молча, чтобы не раздражать голод. Спустя несколько часов безвременья вдали показалась повозка. У Андраша забурчал живот.

– Уверен, что в этой повозке есть чем поживиться!

– А мне кажется, – Предположил Петер. – это повозка тряпильника со всяким барахлом. Там и костей не будет.

– Нет. Это не тряпильник. – Только и сказал Янош.

Сначала они увидели рой мух над повозкой, потом двух грифов, глодающих мертвечину. Птицы не испугались, когда братья подошли, зажав носы. Трупы были на разных стадиях разложения. Янош подошёл ближе к повозке и вытащил из одного кармана часы на цепочке.

– Пойдём отсюда. Меня сейчас стошнит. – Сказал старший.

Они отошли за триста метров, но и до туда ветер доносил трупный запах.

– Должно быть, прошло не больше недели. – Сказал Петер.

– Что с ними случилось, Господи? Воистину голод отступил.

– Это грёбаная болезнь. – Сказал Андраш.

– Что ж тут даже не проезжают обозы с рыбой? Никто их не заметил.

– Ну, вот мы заметили, Петер, теперь что будем делать? Пристрелим птиц, а мертвецов закапаем?

– Так и надо бы поступить, Андраш. – Ответил Петер.

– Мы и так потеряли массу времени. Беглец уже мог удрать к границам империи. А мы тут мух гоняем!

– Всё не зря. – Сказал Янош.

– Мы их, конечно, тут не закапаем. Земля сухая, да у нас и лопат нет. Надо бы довезти их до деревни хотя бы.

Тогда Андраш, Петер и Янош засунули в ноздри листья и впряглись в повозку. Птицы не хотели слезать с пищи, Петер застрелил их. Братья катили её несколько часов до ближайшей деревни, где моровую повозку приняли с опаской, а гостей при деньгах с почётом. Андраш хотел бы остаться в деревне до утра, тем более, что ночь сулила сладость провинциальных утех, но братья было пошли без него, и старший в спешке застегнул ремень и накинул шляпу.

Так они дошли до заката и явора, у которого вчера пережидали полуденный зной. Андраш схватился за голову, а Петер вдруг сделал то, на что, казалось, не был способен – рассмеялся. Янош сказал:

– Вот ложный путь пройден. Теперь нам нужно идти к морю, иначе можем не успеть.

– Я ненавижу тебя, Янош. – Сказал Андраш. – Гори ты в аду со своими чертями в голове.

Дом стоял один. Тáпас увидел его случайно, на исходе дня, когда посмотрел вверх на орлиный крик. Дом предвещал недоброе, но слабость не оставляла выбора. Он представлял, как за ним гонится отцова охранка на бурых лошадях.

Тапас не с первого раза смог зацепить петлю за выступ. Он карабкался по верёвке, тонкие руки дрожали.

С моря дул ветер. Тапас вспомнил, как много лет назад отец брал его с собой на Адриатику. Там он лазал в ущелье ловить крабов. Однажды в ущелье зашёл незнакомец, одетый не по погоде в чёрное.

– Что ты здесь делаешь? – Спросил он.

– Собираю крабов.

– Зачем?

И Тапас не нашёл ответа. Тогда незнакомец в чёрном спросил:

– Как тебя зовут?

– Тапас.

– Чего ты хочешь, Тапас?

Мальчик молчал.

– Скажи, чего ты хочешь, и я исполню твою мечту. Только не бойся меня. – Мужчина постоял ещё и сел на камень. – Меня все боятся, гонят из дому, как чуму. Они даже не знают моего настоящего имени.

Тапас опрокинул ведро, и крабы разбежались, затем повернулся к незнакомцу и показал пустое дно.

– Молодец, Тапас. Ты добрый. А я злой, и я смирился с этой мыслью.

Мальчику стало жалко незнакомца. Он ему не поверил и спросил:

– Почему вы так одеты?

– Потому что мне холодно.

– А мне тепло.

– Тебе тепло, потому что тебя любят. А меня не любит никто. – Незнакомец встал. – Когда поймёшь, чего ты хочешь, позови меня.

И человек в чёрном вышел из ущелья. Тапас не решился узнать его имени.

С тех пор прошло восемь лет. И всё, чего теперь хотел Тапас, – уйти из-под неволи отца.

Барнабаш колотил в дверь харчевни. Спустя минуту открылась створка, за чугунной решёточкой заскрипел голос:

– Не видишь что ли! Мы закрыты.

– Открой. Мне нужно есть и спать.

– Сейчас тебе! Так уж возьму и открою! Мы закрыты!

– Вы не закрыты, потому что мне нужно есть и спать.

– Проваливай! Тебе каким языком говорить, чтобы ты понял?

Барнабаш вставил длинное дуло огнестрела в проём решётки и сказал в последний раз:

– Мне нужно есть и спать.

Владелец харчевни кормил гостя холодной говядиной и усердно извинялся, посматривая на смерть, вылитую во внушительном стволе.

Барнабаш лёг в той же комнате, где три ночи в прошлое ночевали преследователи Гаспара.

Он спал, как убитый пулей, а просыпался в одно мгновение, именно в то, в которое нужно. Ему никогда ничего не снилось. Даже в детстве.

Гаспар проснулся от шороха. Этот звук можно было бы спутать с шорохом листьев, но когда-то, давным-давно Гаспар долго слушал, как звучит природа, и выучил навсегда, что она звучит зазывно, как песня девственниц или взгляд немого, а не осторожно, как этот крадущийся человек.

Гаспару не было страшно: он знал, это не человек с портрета, неспособный на осторожность, и не хозяин дома, ибо зачем хозяину красться к двери, которую он сам же и запер. Раздался стук. Гаспар взял топор и спрятался за дверью в чистилище. Задёргалась ручка.


Старался Тапас быть тихим, но страх подгонял его, сбирал тучи.

Из-за кустов он посмотрел на квадратный белый дом, прижатый одной стороной к скале. Створки были прикрыты.

Подошёл к входу. Сухие ветки ломались под шагами. Беглец стоял перед глухой дверью и не дышал. Он тихо постучал, подёргал за ручку и лишь тогда заметил амбарный замок. Стало легче, но преждевременно: пустота по ту сторону казалась обманчивой.

Тапас раскрыл створки, заметив сорванную ветром щеколду. Вгляделся в чужую тьму, залез внутрь и сел на пол под окном. Если ещё не убили, то не убьют и потом. Тишину прерывал только шум деревьев, которого Тапас не различал доселе.

Когда глаза привыкли к темноте, он вытащил из небольшого узелка кремень и лучину, обмотанную пропитанной тряпкой, на которую высек искру. Комната засуществовала.

Тапас пригляделся и попятился в угол. Человек зловеще глядел на него со стены. Лучина выпала их руки и погасла. В последнюю секунду Тапас заметил в щели приоткрытой сбоку двери человеческий глаз.

– Кто ты? Выходи! Я вооружён! – кричал он с пола в мрак.

Дверь отворилась, но не было видно. Кто-то медленно приближался к Тапасу из угла. С моря шли набеги волн.

– Я не шучу! Я вооружён! Назови себя!

Но человек молчал и сокращал метры.

– Остановись! Заклинаю тебя! Остановись! Я прошу тебя!

Человек остановился.

– Ну, коли просишь… – Сказал Гаспар.

– Кто ты? – Задыхаясь, спросил Тапас.

– Я хозяин. А вот кто ты?

– Я… я путешественник.

– Путешественник? Вот как. И давно путешественники вламываются в дома?

– На двери висел замок.

– Он висит специально для таких, как ты. А теперь встань и подойди к окну. Я хочу видеть твоё лицо.

Тапас повиновался. Гаспар рассматривал его долго, как своё прошлое, затем произнёс:

– Ты такой молодой. Твой отец знает, что ты не дома?

– У меня нет отца.

– Ну, это ты заврался. Одет богато, а ведёшь себя, как нищий.

Тапас задрожал.

– Ты убьёшь меня?

– А ты хочешь умереть?

– Нет.

– Я не убиваю людей, если они этого не желают. – Гаспар помолчал. – Я знаю, ты не из таких. Ты из счастливых.

– Почему ты так решил?

– Потому что только счастливым есть куда бежать. А счастливыми я называю всех, кому суждено ещё хотя бы раз пережить счастье. А знаешь, какое твоё счастье?

Тапас вспотел. Пот капал с кончика носа. Он утёр его рукавом.

– Какое?

– Это я. Я твоё счастье. И как оказалось, всегда был им. – Он помолчал, а после приказал:

– Раздевайся.

– Зачем?

– Ты уверен, что хочешь играть в эту игру?

Тапас начал раздеваться.

– Сегодня ночью поспишь на улице. Завтра утром я решу, как мы будем жить дальше. Одежду забираю, чтобы не сбежал. В лесу хищные звери, а в степи стаи обезумевших от голода грифов, так что я не советовал бы. Впрочем, тебе решать.

Тапас голый, жалкий вылез наружу.

– Будет дождь. – Процедил он.

– Дождь пройдёт стороной.

Гаспар закрыл окно. Тапас хотел что-то сказать, но всё звучало глупо. Он облокотился к нагретой за день стене в мыслях не спать, но небесное движение усыпило его.

Поутру натощак двинулись они от дерева в противоположную сторону, в которой теперь не раздавалось лесного эха. Янош молчал о вечерней встрече, которая впотай томила его. Недолго они мяли мозоли в сапогах. Сны ещё не успели выветриться, как дошли братья до развилки. Андраш снял шапку и почесал голову.

– Час от часу не легче. – Сказал он.

Петер дёрнул плечами, как смог.

Братья стояли на перепутье перед камнем, а на камне том на три стороны выбито было:

что хочешь что ищешь что обрящешь

Они переглянулись. Помолчали.

– Мы ещё можем спастись. – Промолвил Янош.

– Что это? – Спросил Андраш.

– Тебе виднее.

– Что ты имеешь ввиду? – Но младший брат молчал. – Вы как знаете, а я налево пойду.

– Да как же! Мы же вместе должны. Прямо идти надо. – Ответил Петер.

– И что нам там делать? Чего искать? Добра от добра? – Спросил Андраш.

– У нас есть обязанности.

– Какие? Перед кем? Нужно за своё счастье бороться.

– Так оно у нас одно на троих. Не видно тебе разве?

– Так и что ж? если одно на троих – так обязательно несчастье должно быть? Я налево иду, и тебя не послушаю. Ты всегда подпевалой был, так что ж сейчас суропишься?

– Не суроплюсь я. – Посмотрел на запачканный сапог Петер. – Дело делаю.

– Какое дело-то?

– Общее. Наше. Беглеца ловлю.

– Так почём ты знаешь, что беглец-то не по левой дорожке пошёл?

Петер замешкался. Может, беглец и правда пошёл налево, туда, где исполнялись желания. А какое желание может быть у беглеца? Понятно: уйти от погони, обрести свободу. Так, значит, там свобода. И Петер вдруг понял, что свобода – именно то, что он всегда искал. И потому всегда стремился к свободным: к отцу, к братьям. Он посмотрел на Яноша. Андраш тоже:

– А ты что скажешь?

– А я что ж? Я с вами.

Андраш похлопал его по спине.

Янош, не имея надежды вести направо, конечно, понял, что если на левой дороге исполнилось желание Гаспара, то желание Петера исполненным быть не сможет. А вот чего хотел Андраш, не обретший уготованного, Янош боялся представить.

Так братья направились по левой тропе.

Тапас ещё спал. Гаспар всё утро разглядывал его девственное угловатое тело. Он ничего не чувствовал, но только знал, что не забудет никогда эту ангельскую позу. Не забудет и давешнюю встречу, как случайность завела к нему.

Мальчику на вид лет шестнадцать: небритый, непорочный и наивный. Раскрытые губы, чёрный витой густой клок на лбу, маленькие колени. С какой силой придётся ему ещё повстречаться, чтобы стать грубым и холодным, как придорожный камень. Его порода не выживает, не огрубев. Когда-то он ударит женщину, которую боготворил, проклянёт сына, искалечит собаку. Но сейчас он чист от греха, как его тело чисто от родинок и шрамов. Его будущее – будущее чужого человека, от которого он бежит. Ах, если бы он знал, что будущее всегда смотрит нам в спину и потому взору оно незаметно, ибо мы ищем грядущее впереди.

Тапас проснулся. Гаспар бросил ему одежду, встал со стула и отвернулся. Потом спросил:

– Зачем ты бежишь? Будущее всегда там, куда мы стремимся. Не важно: к нему или от него. Оно везде и оно везде одно.

– Откуда нам знать это?

Который раз Гаспар терялся перед своим знанием, его величиной, и потому в ответ молчал или говорил другое:

– Хочешь есть? Зайди в дом. На столе немного орехов и вино.

Тапас осторожно залез внутрь.

– И поторопись. – Сказал Гаспар. – Сегодня много работы.

Мальчик съел горсть орехов и чудом насытился. Он смотрел то на портрет, то в окно на сидящего спиною Гаспара, точнее, на его локти.

Приняв пищу, Тапас неспешно подошёл.

– Кто ты? – Спросил он. Гаспар отвлёкся от зашкуренного куска дерева.

– Ты уверен, что это знание тебе нужно? Меня зовут Гаспар. – и вновь зашуршал.

– Ты хозяин этого дома?

– Теперь мы оба хозяины.

– В смысле?

– Я беглец. Такой же, как и ты. Мы одинаковы.

– От чего ты бежишь?

– От людей, которые хотят моей смерти. Но они здесь ни при чём. Принеси-ка веревку, она лежит на столе.

Мальчик сходил в дом и вернулся. Деревяшка лежала у вывернутых наружу корней. Гаспар успел залезть на дерево.

– Это же моя верёвка! – Сказал Тапас.

– Да, ты опрометчиво оставил её висеть на скале. Я забрал её ночью.

– Но откуда ты узнал, что я пришёл с юга?

– Во-первых, для северянина у тебя смуглая кожа, а во-вторых, ты весь в ссадинах. Ну-ка, брось мне один конец.

Они мастерили качели. Иногда говорили.

Тапас спрашивает:

– Почему кто-то хочет твоей смерти? Ты плохой человек?

Гаспар отвечает:

– Ты хочешь спросить, стоит ли меня бояться? Нет, тебе не стоит.

– Почему?

– Потому что если я тебя убью, ты ничего не потеряешь. И ничего не обретёшь. Да и убивать-то мне тебя незачем. Смерть тебя найдёт без моего спросу.

Тапас спрашивает:

– Зачем тебе качели?

– А зачем тебе со мной говорить? Ты же понимаешь, что мы здесь надолго? Видел, портрет на стене? – Тапас кивнул. – Мы его заложники.

– Мне кажется, я могу уйти в любую минуту.

– Что же тебя держит?

– Не знаю. Ещё не понял.

– Покачайся на качелях – может, поймёшь.

– При чём здесь качели?

– А чем бы ты занимался сейчас, если бы не они?

Тапас спрашивает:

– Ты совсем ничего не боишься? Даже смерти?

– С чего ты взял?

– Не знаю.

– Думаешь, ночью мне не было страшно?

– Думаю, не было.

– Пойдём, кое-что тебе покажу.

И Гаспар повёл мальчика в брошенную деревню.

По дороге Тапас спрашивает:

– А если сюда придут те, кто за тобой гонится, ты убьёшь их?

– Я не убийца, Тапас. Если бы ты знал, кто совершил все мои преступления, ты бы не поверил.

– А я его знаю?

– Все знают.

Гаспар говорил загадками, и мальчик путался, как необразованный апостол, но переспрашивать не хотел.

Гаспар рассказывает Тапасу:

– Мы перепутали добро и зло местами. И уже давно так живём. Представь, когда-то Дьявол был добр, а Бог зол. И дикие люди принимали злость за силу, а доброту за слабость, и Дьявол не мог соперничать с Богом. Бог так сказал ему: ты же видишь, что люди по природе своей злы, и если ты станешь их богом, они никогда не станут лучше, они будут смотреть на тебя, и понимать, что им никогда тебя не достичь. Но если я стану их богом, человеческие злость и ненависть будут оправданы, и люди, наконец, смогут заглянуть дальше своих чувств, в себя. Дьявол согласился с ним. И тогда Бог дал каждому знать, что Дьявол совершает всегда плохие дела. Ведь все знали, что плохо – это "плохо", но никто не думал, что зло может быть "плохо". И тогда случилось вот что: последние люди, в которых теплилась любовь, отвернулись от Дьявола. И остался он в одиночестве. И примкнули все к Богу, свободному витать. А Дьявол долгие годы жил в земном заточении. Он сам выбрал этот путь. И отныне всякий грех объясняли Дьяволом, и всякую любовь объясняли Богом.

Тапас отвечает Гаспару:

– Зачем ты мне всё это рассказал?

– Наверно, я хотел сказать, что ты заблуждаешься, когда бежишь, как тебе кажется, от отцовского зла. Возможно, это любовь.

– Нет. Это не любовь. Мой отец страшный человек, ты просто не знаешь его. Он убивал.

– Уверен ли ты, что он убивал во имя зла?

– Что?.. Что ты вообще такое…

– Да вот что. – Гаспар показал пустую деревню, над которой летали хищные птицы. Некоторые особи стучали клювами по стёклам запертых домов, в духоте которых разлагались трупы. Пахло. У кривого порога валялся собачий хвост, который Тапас принял за свалявшуюся тряпку. Мальчика стошнило.

– Вот где нет любви. – Говорил Гаспар. – Потому что смерть играет вслепую. Смерть не знает любви.

Они вернулись домой под вечер.

Барнабаш оставил монеты на не распахнутой за ночь постели и теперь нагружает старого выторгованного осла. Кто-то ночью увёл его вороного коня. У стойла значилась табличка:

ЗА СКОТОМ НЕ ПРИСМАТРИВАЕМ

Барнабаш мог поклясться, что вчера её не было. Но не в его правилась клясться на мелочах. Ранним утром, до завтрака, он покидает вонючую харчевню. Ему не привыкать к дальней дороге, в конце он всегда находит то, что ищет. Будь то мужчина или женщина, друг или враг, человек или долг. Многие вещи никогда для него не имели различий перед возможностью награды и убийства. Он работал только на себя. С его внешностью это можно себе позволить.

Можно подумать, что такие, как он, не радуются, такие не способны быть счастливыми. Но всё это ложь, потому что Барнабаш, пожалуй, был самым счастливым человеком в тех краях, ибо обрёл место и предназначение.

Можно также подумать, что такие не вспоминают, не переживают прошлое. Напротив, была в нём и женщина, и мать-блудница, даже, кажется ещё живая. Однако в настоящем о любимых людях не думал он, потому что не был уверен, что они всё те же, а не другие. Да и зачем счастливому ему показываться на заслезнённые глаза – трепать обноски души чужих теперь людей? Всех их Барнабаш называл потерянными.

Зло существует – это он понял ещё мальчиком, когда на втором кукареку дикая лиса подкралась сзади и перегрызла горло вызволявшему рассвет белохвостому петелу. Зло существует, имеет непрестанный спрос и приносит большой доход, потому что зло не в чести́, его творят подспудно, а плата за тайну высока. Зло покрывают добром, хотя этого делать нельзя, и в этом Барнабаш был твёрд. А ещё в том, что в его поступках зло не носит маски, оно – правда, с которой нужно мириться, ибо любая правда непобедима, а такая, с кулаками, подавно.

Барнабаш знал, любое зло всегда делалось ради чьего-то блага, и ощущал себя точкой, где добро и зло соприкасались.

Он смотрел вдоль дороги и за горизонт и даже представлял сцену, как встретит бежавшего поганца и проучит, припугнёт щербатой улыбкой, сломает указательный палец, отрежет кусок мочки и заставит проглотить. Люди дрянь, проверял Барнабаш, а богатые того хуже, потому как эту дрянь собой распространяют.

Он смотрел на дорогу, пытаясь разобрать следы, понимая, что о таких, как он, песен давно не поют, таких жалеют одни проститутки, и даже бродяги прячут медную кружку за пазуху.

Единственный человек, который его действительно любил – был человеком внешним для нынешнего мира, с камнем лица и окладистой бородой. Его кулаки походили на раскаленные кувалды, когда краснели и били по дубовому столу. Когда-то он был охотником и убил брата, но его простили. Имени его Барнабаш не называл даже в мыслях, но каждое утро просыпался с ним на устах.

Вот кто сумел помочь найти ему себя внутри этого замкнутого в эллипсе мире; вот от кого Барнабаш взял своё прозвище и душевную тишину.

– Я был той лисой, удавившей петуха. – Говорил он Барнабаршу-мальчику.

– А кто был петухом?

– Ты был петухом, щенок. Разве не заметил, как у тебя внутри всё перевернулось, когда твою душу на ужин подали?

– Заметил.

– То-то же. А теперь запомни раз и навсегда: – Он начал загибать пальцы. – Не горлань; следи за тем, что сзади; никому не верь (и даже мне), потому что друзей не бывает; ещё не жалей для себя ничего; и не злорадствуй над побеждённым, сегодня ты, завтра тебя. Понял?

– Понял.

– Неужто. Скажи, что нужно было сделать петуху, чтобы не стать главным блюдом?

– Бежать?..

– Всё-таки, какая у тебя душа щенячья! – Он взял голову мальчика в две лепёшки огромных ладоней. Ему ничего не стоило смять её. Его кровяные глаза посмотрели в тёмные колодцы. Он сжал виски и сказал: – Послушай меня, Барнабаш. Послушай навсегда. Петуху нужно было убить кого-то другого. Заклевать! И знаешь зачем? Чтобы не стать первым блюдом. Запомни, Барнабаш, Страшный Суд наступит для всех, но для одних раньше, а для других позже. И твоя задача быть в конце очереди.

Барнабаш вспоминал тот разговор – и холодом обдавало позвонки, не раз испытавшие плеть и розги.

Итак, он шёл по низким горам, располагая чутьём охотничьей собаки и картой. Головорез – так называли его все, ещё не потерявшие головы́, и те, кто о нём даже не знал. Солнце палило его обёрнутую в тряпку лысину. Сверху он смотрел равнину вдоль под закатом, по которой неуклюже шли три фигуры. Рука сама легла на рукоять ножа.

Закат.

– Как ты думаешь, кто это? – Спрашивает Тапас и пьёт вино. Гаспар отвечает:

– Я долго смотрел на него, он – на меня, и мы ничего не знаем друг о друге. Я называю его Карл Густав. Благодаря ему в этом доме всегда полдень. Или полночь.

– Вряд ли художник писал его ночью.

– Мы не знаем, что за время на часах. Может быть – это время казни.

– Чьей?

– Художника. А может быть и самого, для чего же ещё нужен портрет, как не для смерти? Портреты же пишут, чтобы преодолеть смерть, верно?

– На портрете он как будто живой. – Говорит Тапас. – Может, он и есть живой? Если он живой, он может прийти сюда.

– Об этом я думаю который день.

– Тогда он может прийти ночью, когда мы спим. Или когда мы будем в деревне, или в лесу, или на рыбалке. Он может прийти, и мы уже не сможем вернуться.

– Не сможем.

– И нам придётся уходить отсюда. И нас поймают.

– Тебя в любом случае поймают. – Сказал Гаспар и отпил.

– Почему?

– А от чего ты бежишь?

– От отца.

– Кто твой отец?

– Он богат и владеет землями, и ходит в одеждах с драгоценными камнями. У него есть дворцы и рабы.

– У него есть богатство и власть, а что есть у тебя, кроме молодости? – Тапас молчал. – Я никогда не носил одежд с драгоценными камнями. Никогда. – С негодованием сказал Гаспар.

– Они тяжёлые и душные.

– Как власть.

– Так почему меня поймают, а тебя нет?

– Потому что ты не знаешь, куда бежишь, а я знаю.

– И куда ты бежишь?

– Разве не видишь?

– Что?

– Сюда. Я бежал сюда. И я здесь.

– А если он придёт?

Гаспар пожимает плечами. Проходит время, одно, другое, скоро кончится закат. Тапас предлагает:

– Может, поставим одну лежанку ближе к окну?

– Зачем?

– Так будет проще сбежать.

– Ты хочешь отсюда бежать?

– Ну… я хочу иметь такую возможность.

– Так беги сейчас. Ты имеешь такую возможность.

– Я не то хотел сказать.

– А я думаю, что то. Чем раньше ты отсюда уйдёшь, тем скорее тебя поймают. А я бы этого не хотел. А если ты будешь бежать – я помешаю.

– Зачем?

– Мешать – в моей природе.

– Боишься одиночества?

– Да вот, пожалуй что одиночества я давно не боюсь.

– А чего ты боишься?

Гаспар долго молчал. Тапас повторил вопрос.

– Чего ты боишься?

Тапас повторил.

– Так чего ты боишься?

– Я боюсь, что вернётся хозяин.

Но в ту ночь хозяин не пришёл. Тапас думал, что далёк от дома, как от бога, а Гаспар думал о Тапасе, выискивая корни его будущих триумфов и трагедий в прошедшем дне.

Ветер не дул: огнь горел ровно. Братья доедали вяленое мясо и предполагали:

– Вот взять дьявола, да? – Говорил Андраш. – Что в нём такого уж плохого?

– В смысле? – Не разобрал Петер.

– Ну что от него за беда? Его даже не видать нигде.

– Он в каждом человеческом поступке. – Ответил Янош. – Он всё зло и весь грех.

– Так это мы грешим, разве нет? Вот скажи мне, Петер. Помнишь, в детстве ты украл у меня леденцы, мать ещё с базара принесла?

– Ну.

– Так вот разве не сам ты у меня их украл?

– Вроде бы сам. – Виновато ответил Петер.

– Тогда при чём здесь бес? Ты просто был ребёнком. Тебе хотелось леденцов.

– Так вот дьявол и наделил его этим желанием. – Сказал Янош.

– Да при чём тут дьявол? Душа ребёнка для него закрыта. В конце концов, что, мы и желать ничего запретного не можем? – Негодовал Андраш.

– Можем, только за это приходится платить.

– Глупости. Людей очень много, и все они разбросаны по земле, за всеми не уследишь. Справедливости не установишь, её нет. Иначе я бы не мучился мозолями в этих душных сапогах, а сидел сейчас в страже.

– Ты уверен, что не заслужил эти мозоли?

– И правда, у нас же с Яношем нет. – Сказал Петер.

– У вас потому что сапоги по размеру. Это случайность, что мне дали такие стоптыши. Они могли достаться и тебе и Яношу. Да кому угодно.

– Но ведь не достались.

– Не достались. Но это ничего не значит! Всё равно дьявол тут ни при чём. Или это дьявол нас проучивает, а не бог?

– Проучивает бог, а дьявол проверяет. – Ответствовал Янош.

– Всё-то ты знаешь. Тогда ответь, почему же если дьявол такой плохой и от него горя столько, бог его просто не возьмёт под ноготь?

Петер решил ответить:

– Я где-то слышал, что бог специально дьявола не уничтожает, чтобы человека испытывать.

– Чушь!

– Дьявол существует столько, сколько того пожелает бог, и ни днём больше, ни днём меньше срока. – Сказал Янош.

– Мне кажется, что этот срок… – Начал рыгнувший Андраш. Вдруг услышал шаги во мраке. Он обернулся и схватился за траву под собой, но поздно. Лезвие уже нащупало кадык на толстой шее.

Из темноты зардел хриплый голос:

– Вам приятно думать, что бог в любой момент может убить дьявола и остановить зло, но на самом деле бог не убивает дьявола, потому что не может этого сделать. Зло непобедимо. Как и добро. Неужели вам этого не говорили?

– Кто ты? Кто ты? – Заблажил Петер.

– Я и добро. И зло. Я и смерть и жизнь. – Равнодушно произнёс человек. Отсветом мелькнул язык огня по его клинку. – Зависит от вас.

– Мы ничего не сделали. – Мельтешил Петер. – Мы обычные стражники, которых отправили в погоню за беглецом.

– И мы собирались лечь спать. – Добавил Янош. Братья посмотрели на него.

– Значит, сон придётся отложить. Кого вы ищете?

– Беглеца. – Сказал Петер, глядя на дрожащего старшего брата. – Он сбежал из городской тюрьмы несколько дней назад. Мы уже почти вышли на его след.

– Что он сделал?

– Что он сдéлал? – Переспросил Петер.

– Да, чёрт возьми!

– Я… я… мы не знаем.

Барнабаш посмотрел на Яноша.

– Я тоже не знаю.

– Я. Я знаю. – Сказал Андраш. Все посмотрели на него. Он ждал, что незнакомец ослабит хватку, но этого не произошло. – За мошенничество. И за богохульство. Он говорил какие-то странные, непонятные вещи, все его считали благим. Но он начал сеять смуту, он говорил, что-то про относительность всего: любви и жестокости… власти, веры. И его решили повесить.

– В вашей стране казнят за это? – Как будто удивился Барнабаш.

– Да, но…

– У нас за это пытают, а потом оставляют гнить в колодце. Ни одна власть не устоит перед болтливым и умным, хоть он и прав. – Он сжал Андраша ещё сильнее, до страха проглотить слюну. – Откуда вы идёте?

– С северо-востока. – Выпалил Петер. – Но мы прошли совсем немного. Заплутали.

– Вы встречали невысокого мальчика с узелком, лет шестнадцати? – Он обратился конкретно к Яношу.

– Отпусти моего брата, и я отвечу.

– Здесь я ставлю условия. – Ответил Барнабаш. – Но я отпущу твоего брата. Он весь взмок, как девка.

Барнабаш убрал от горла Андраша лезвие, но в ножны не спрятал.

– Нет. Мы никого не встречали. – Ответил Янош. – Даже в деревне всех мальчишек забрали на войну. А там – И он показал на горы у горизонта. – прошёлся мор.

– Вы были там?

– Нет.

– Значит, мы пойдём туда завтра. Нюх подсказывает мне, что мыши сбились в стаю.

Без прочих слов они легли спать. Барнабаш спал крепко, как убитый пулей. А братья заснули только под утро: страх отпугивал сон.

Луна светила на один лишь дом во всей округе, но свет её не доходил до голых стен, застревая в кронах. Не спавшая под тою же луной Агнеш, капая слезами на собранные мужем полевые травы, молила бога. Ничего не разумела она, нимало не помнила себя, лишь только пила воду из кувшина и проливала её перед собою. Который день уже не заигрывал пересмешник и слуги не открывали дверей.

– Дура! – Кричит ей тот, чьё имя в империи одни называли шёпотом, вторые же – с угрозой. – Дура! – Он оттаскивает её за локоть, волочит по полу к постели и бросает на перину. – Не позорилась бы хоть перед богом! Травы ей нарви! Совсем помешалась!

Он развернулся, пнул кувшин с водой на черепки и хлопнул дверьми.

– Не выпускать её! И никого не впускать! – Ещё слышала расхристанная Агнеш, дважды убитая: сыном и мужем, который спешил по коридорам дворца и на поворотах нервически оправлял фалды просторных одежд. Потом вдруг ударил ногой увязавшуюся собаку и тут же пожалел её про себя. Когда же он закрыл на ключ высокие двери в свои покои, то упал на ковёр и на колени, возопив:

– Тапас! Сын мой! Прости меня! Прости отца своего!

И в мольбе к сыну появлялась молитва к богу, которого он не признавал, но опасался. Он просил у бога того, чего не умел сам: добра и справедливости.

Молитва затуманила голову его, он забылся и не подумал, что молитвой своей может раздразнить всевышнего.

– Сердце болит.

– Ну, выпей, чего ты там обычно пьёшь.

– А оно не так болит, как обычно. То оно колит, а сейчас тянет, и сильно так. Ох.

– Ну, что я тебе могу? – Муж отложил прошлогодний новостной лист и посмотрел на неё. – Напишут они, ну.

– Ох, а если не напишут? Бьётся сердце моё материнское, как в клетке бьётся. – И слёзы давят, платок давно мокрый, холодный.

– Не реви, дура! Они у нас – ууух – крепкие. – Он показал кулак, а потом опустил его. Жена смотрела слепыми глазами на ветви давно спиленной вишни в сумраке и шептала молитву в окно. Муж, с трудом разбирая буквы, вернулся к чтению и вспомнил про новый громоотвод, который успел приспособить до отъезда сыновей.

Гаспар проснулся будто не в своём теле. Постель Тапаса была пуста, окно распахнуто.

– Тапас, где ты?

Тапас же смотрел на пустую лежанку Гаспара и слышал только его голос. Ему стало страшно от физического неприсутствия.

– Я не хочу умирать. – Услышал Гаспар его голос.

– Я не вижу тебя.

– Я тоже.

– Где ты?

– Я лежу у окна.

– Говорил тебе, не спи у окна, пропадёшь. – Гаспар говорил чужим голосом чужие слова. – Ты хотел, чтобы тебя не заметили, теперь тебя не заметят.

– Что же нам теперь делать? Мне холодно. – Сказал Тапас и заплакал.

– Давай я подойду к тебе и согрею.

Но Гаспар не мог встать. Тапас плакал и причитал: мне холодно, мне холодно. А за окном палило утреннее солнце. Кроны перекрывали его свет к окну. Тапас переходил на слёзный шёпот: мне холодно, холодно.

Послышались чужие голоса. Гаспар напрягся.

– Тапас, возьми себя в руки.

Но Тапас не мог. Действительность была непривычной и нарушенной. Голоса приближались. Гаспар услышал:

– …а какая у тебя мечта, брат?

– Убить вас всех и одному остаться.

– Да ладно тебе…

– Замолчите! Мы почти пришли…

Гаспар замер. Тапас шептал жаркому утру о холоде, ветер в кронах затенял его.

Какое-то время было тихо. Гаспар слышал, как пот капает с виска на подушку. Потом за всеми стенами послышалась чужая жизнь. Потом шаги у входа.

Удар в дверь. Во все стороны, от двери, как ручейки крови потянулись трещины трещины. Тапас замолк. Ещё удар. Стены зашатались. Беглецы ждали. Третий удар. Потолок начал падать на них, но они продолжали молча встречать смерть.

Мгновенье затишья, тишины. И треск.

Дом падал. Разваливался дом.

Рассвет стоял над сухими землями, где и по сей день всё живое существует в стратегии выживания. Не случайность завела смерть в деревню.

– Если многие люди уехали от чего-то, значит то место пусто. – Сказал Барнабаш, идущий по следам смерти. Ему никто не ответил, потому что каждый понял его по-своему. Андраш решил, что люди уехали от себя и умерли в дороге, потому что не знали, где искать. Петер понял слова Барнабаша буквально, он смотрел на заколоченные окна – повязки на глазах домов – и ничего не находил в этом месте, кроме себя и ещё трёх человек, идущих по следу беглецов. Янош помнил, к чему пришли бегущие мора. Они погибли под палящим солнцем вдали от дома. Так погибают заблудшие в пустыне. Зловонная повозка. Сколько их было? Доехала ли хотя бы одна из них до места, где земля приняла чужих сыновей?

Барнабаш посмотрел в небо и увидел нечто. Оно было большим облаком, за которым скрылось солнце. Андраш всё больше заговаривал с головорезом, силясь понять, в чём его власть и почему он, свирепый старший брат, боится его. У Яноша болели глаза и не шли ноги. Ему казалось, что земля закруглялась под его ступнями и оттаскивала назад. Петер оторвал доску от заколоченного окна, посмотрел внутрь и сказал:

– Здесь ничего нет. Даже мёртвых мух.

– Ясное дело. – Подтвердил Барнабаш, не поворачиваясь. – Тут был дьявол.

Андраш сбил прикладом с двери замок и вошёл внутрь. На столе лежала книга. Он попробовал прочесть, но ничего не выходило. Знакомые буквы отказывались складываться в слова. Старший брат списал это на жару и сказал только:

– И правда, был.

– Наверное, он пришёл в деревню, не нашёл ни одной подходящей души, и решил всех убить. – Раздумал Петер.

– Какая ему разница, какую душу покупать? – Спросил старший.

– Большая. Ты сам рассуди: дьявол же не ко всякому подходит. Только к тем, у кого мечта есть.

– Чушь это всё. – Сказал и отвернулся Андраш.

– А если бы тебе дьявол предложил душу продать – согласился бы, Андраш? – Спросил Янош.

– Спроси чего попроще.

– Согласился бы. Знаю, что согласился. А какая у тебя мечта, брат?

– От вас бы подальше.

– Замолчите. – Барнабаш нюхал моровой воздух. – Мы почти пришли. – Рявкнул он и сплюнул.

Братья ушли дальше по скрадывающемуся пространству, а Барнабаш где-то затерялся, во сне.

Перед ними стоял глиняный дом-гора.

Погонщики переглянулись. Над входным проёмом, в котором не было двери, но было вырезано: «аще кто не родится водою и духом, а умрёт тварью, не внидет сюда».

А за проёмом росла жизнь.

Андраш попробовал обойти, но дом был прикреплён к скале, из окон раздавался шум: из одной комнаты женский плач, из другой молитва, из третьей старческий разговор, в четвертой скулила собака, а в пятой сыпались монеты.

Братья смотрели вверх, открыв рты.

Барнабаш подошёл и трижды ударил прикладом ружья в то место, где предполагалась дверь.

Дом-гора затих во весь свой рост. Потом как будто наклонил голову вниз и посмотрел на гостей. Он наклонялся сильней, отрывался от скалы.

Дом падал. Разваливался дом.

– Просыпайся, просыпайся, Тапас. – Будил его до рассвета.

– Что? Сколько времени? – Мямлил сонный.

– Не полдень, Тапас. Тебе нужно уходить.

– А? Куда?

– Прочь отсюда, прочь, Тапас. Рассвет. Ты успеешь уйти далеко.

– Но куда мне идти?

– Домой. Иди домой. Тебя там ждут. Я слышал их голоса.

– Чьих?

– Сейчас нет времени. Уходи. – Говорил он, меряя комнату шагами. – Я собрал тебе еды. Вот серебро – купишь сыру и хлеба у козопасов.

– Но я не хочу, Гаспар.

– Не ищи смерти. Ты молод. Тебя ждёт быстроменяющаяся жизнь. Я не хочу больше говорить с тобой. Иди.

Тапас повиновался Гаспару, как собака повинуется покидающему её хозяину. Теперь, когда мальчик ушёл, Гаспар мог спокойно подготовиться к приходу стражей.

В засуху и в безветрие рожали женщины в тех землях. Мужья посылали к дальним акведукам скорых гонцов, которых нередко убивали на широких дорогах. Вода была по четырём сторонам света, но всегда не здесь, и люди никак не могли устроить свои жилища вблизи от воды и вдали от напастей.

Барнабаш вспоминал своё жалкое прошлое и отплёвывался. Жажда не мучила его. Ему давно казалось, что не вспоминай он о воде и еде, мог бы и не пить и не есть вовсе. Проснулись и три брата от ударов башмака. Они сняли с голов мешки и отряхнулись от пыли.

– Вставайте.

Рассвет стоял над сухими землями, где смерть легка, а жизнь трудна. Лишь тут становилось понятно, что людей завела сюда не нужда, а случайность и неприкаянность. Но когда смерть добралась и до этих мест, им не оставалось ничего кроме смерти в дороге, то есть там, где и был их дом.

У Яноша болела голова, и будущее не скрывалось от него. Барнабаш посмотрел в небо, в котором бессмысленно висело облако, не спасающее от жары. Андраш крутился возле головореза, как навязчивая собачонка, что обнюхивает со всех сторон и юлит:

– Какой металл у кинжала, чистая вода. Сам такой искал.

Молчит Барнабаш.

– В наших краях не найти такого огнестрела. Мастеров нет. На два патрона?

Молчит Барнабаш.

– На каком рынке можно такой ягдташ купить? Вместительный.

Молит.

– Интересно, а…

– Пшёл вон дурак. Вокруг смерть, не слышишь?!.

Дух стоял над деревней, нездешний дух, хорошо знакомый Головорезу.

– Господи! Как это? – Зажимал нос Петер.

– Ничего не трогайте. Тут был дьявол. – Отвечал наёмник. – Ещё до меня.

– Наверно, он пришёл в деревню, не нашёл ни одной подходящей души, и решил всех убить. – Раздумал Петер.

– Нет разницы в душах. – Возразил Андраш. – Никогда не было.

– Я ничего не вижу. – Шептал Янош, идя под руку с Петером.

– Что с ним? – Спросил наёмник.

– Мы не знаем. Это впервые. Должно быть, удар.

Они уже выходили из деревни и шли к одному дому, стоящему в одиночестве у скалы.

Накатывался ветер. Гаспар успел доделать качели и сидел взглядом на восход. Кому-кому, но не ему, Вечному Гаспару, бояться смерти от трёх неудачников, вооружённых камнями да палками. Он уже слышал их охотничью поступь.


Барнабаш двигался тихим, уверенным шагом. Лица братьев лоснились в испарине. После моровой деревни сухие шумящие кроны казались проросшими душами забытых предков. Этот шум напоминал им об оставленных родителях. Янош спотыкался о корни в земле. Андраш выпучил краснющие испуганные глаза на верхушки деревьев. А Петер молча плакал. Уже виднелся зависший в воздухе человеческий силуэт.

– Это бог… – Сказал Петер.

– Бога нет. – Ответил Андраш.

– И не будет. – Докончил Янош.

– Замолчите. Это ваш беглец. Подождём тут, пока не покажется мальчишка.


Весь день смотрел он, как солнечный диск облетал небосвод, ждал, когда охотники кинутся на жертву. Но они не кидались. Гаспар скоро понял, что они ждут мальчишку. Это замедление на руку Тапасу. За день он должно быть уже зашёл за горизонт. Теперь его сложно было отыскать без помощи птиц.


Темнело. Янош двигал губами. Петер трясся в холодном поту. Андраш не выдержал:

– Чего мы тут сидим? Мы уже нашли, что искали, наше дело сделано.

– Ваше да. – Ответил Барнабаш. – Но не моё.

– А какое нам дело до твоего дела, а?

– Глупец. Ты ещё не понял, кто я?

– И кто же?

– Я ваш властелин. – Андраш сглотнул слюну. – Выдвинемся в полночь.

– Но как мы поймём, что настала полночь?

– По небу. Я умею читать небо, как трупные пятна. – Сказал он.

– У меня есть. – Янош вытащил часы на цепочке. Барнабаш взял:

– Откуда они у тебя?

– Стащил у мертвеца.

Барнабаш долго разглядывал часы. Новые черты появились на его лице.

– Они тебе знакомы? – Спросил Андраш.

– Не твоё собачье дело. Выдвигаемся в полночь.


Гаспар порешил, что с полночью пойдёт в дом. Какая разница, где настигнет неизбежное? Он умел читать звёздное небо, как человеческую ладонь и ждал созвездий.

Ровно в полночь непреходящий заспи́нный шорох перешёл в шаги. Их было не трое, а четверо, смекнул Гаспар. Это ничего не меняло.

Сгустилась стигийская нежность небес.

– Встань! – Крикнул Андраш. – Именем королевской… – Гаспар перебил его:

– Я тебя умоляю, Андраш. Ради кого ты тут играешь? А эти двое калек – твои братья? А кто четвертый?

Но четвертый не показывал лица. Он стоял поодаль, в тени теней.

– Это неважно, Гаспар. Сдавайся, иначе мы…

– И что же вы сделаете? – Говорил он, растирая медяк в кармане. – Я бы мог убить вас всех по очереди. Но не буду. Вы еще не преодолели смерть, а уже покушаетесь на чужую жизнь? Я не пойду с вами. Скажите мне, кто с вами? Кто четвертый?

– Замолчи! – Кричал Андраш. – Ты думаешь, что умнее и тебе всё можно?!

– Мы далеко зашли, чтобы найти тебя. – Вставил Петер.

– Но это неверный путь… – Прошептал Янош и почувствовал, как большая жизнь сжимается в кольцо.

– И ты заткнись, братец! – Теперь говорил один Андраш.

– Послушали бы брата. Зачем я вам?

– Мы заберём тебя и отведём обратно в тюрьму.

– А потом?

– А потом будет казнь.

– Казнь должна была быть позавчера.

– Но ты сбежал.

– И сбегу ещё раз.

– Замолчи! Что б тебя! Я последний раз говорю…

Выстрел в голову прервал старшего. Второй выстрел пресёк среднего. А длинный кинжал, чистый, как вода, перерезал горло младшего. Незнакомец вытер остриё и снял капюшон.

– Где Тапас, Гаспар?

– Барнабаш?.. Зачем ты так с ним, он был добрым человеком.

– И безвольным.

– Не все рождены такими, как ты.

– И ты. Я нашёл у него это. – Он вытащил часы.

– Отца? – Удивился Гаспар.

– Да.

– Но… как? Что ты делаешь здесь?

– Я пришёл вернуть Тапаса его домой.

– Оставь мальчишку. Он сам вернётся.

– Не вернётся.

– Он уже ушёл.

Барнабаш принюхался.

– Нет, он здесь. В доме.

– Он ушёл, я говорю тебе.

– Давай проверим.

Барнабаш подошёл к дому и заглянул внутрь, где в сумраке увидел только пустой портрет.

Мальчик прыгнул с крыши на спину. Они упали. Тапас бил камнем по голове, но сил не хватило, и Барнабаш воткнул кинжал ему в шею. Прекрасное юное ело заливало кровью и лунным светом. Гаспар схватился за голову и подбежал к телу. Мальчик бился в конвульсиях.

– Не захотел мириться с судьбой. Освободился. Тапас, Тапас, ты великий человек. Я всегда тебя буду помнить.

– Какой ты стал сентиментальный с нашей последней встречи. Я же говорил он был тут. Чутьё всегда тебе изменяло.

– За что ты убил его?

– Просто так. Ты же знаешь, что я бы сделал это в любом случае.

– Ты только убийца. Ничего больше.

– Ты тоже убил его. Мы вместе. Мы одной крови. Мы братья.

– Я не ты. И не называй меня братом.

– Но ты мне брат. И всегда будешь им.

– Братом убийцы.

– А я буду братом труса.

– Я просто устал творить зло!

– Ты создан творить зло!

– Хватит. – Сказал их отец.

Один дом стоял на краю обрыва. Египетская тьма спустилась на скалистые пейзажи. Зашумело небо. Ветлы дерев, росших из скалы, бились о крышу. Откуда-то со спины раздались птичьи крики. Гаспар в отчаянии посмотрел на дом. Белое слепое пятно. Пошёл град. Невысокий человек, которого Гаспар привык называть именем Карла Густава, достал ключ и отпер замок. Маленьким жестом хозяин пригласил Барнабаша и Гаспара в дом. Зажглись свечи. Картинная рама на стене висела пустой. Мужчина ушёл от взгляда художника и наблюдателя.

– Так. – Говорил он властным и вместе с тем неприятным голосом. – Сперва отдай мне часы. – Барнабаш повиновался. Громыхало по крыше. – Теперь слушайте.

Гаспар сел на оконную раму, а Барнабаш встал в углу.

– Что за мышиную возню вы тут устроили? Мне противно смотреть на вас. Какие вы – жалкие. Ладно бы вы были просто слабыми, а то вы жалкие, ничтожные, незначительные в своих помыслах. На что вы распыляете свою силу, свой дар? Спасти смертного? Заработать денег? Думаете, вы что-то можете. Хотя ничего не стоите. Всё ваше достоинство – это принадлежность к роду человеческому, и то… Знаете, какому человеку принадлежало моё тело? Он много пил и хотел повеситься на цепочке от часов, но не хватило росту. А часы ему нужны были, чтобы не забыть сходить на горшок, потому что страдал недержанием. Так вот даже этот идиот оказался полезнее, чем вы. Запомните, отныне вы не мои потомки, вы отбросы. То ли дело Каин, умеющий читать звёздное небо, как раскрытую книгу. Мой первенец. Вам никогда не достать до него. И никогда не выйти из этого дома. Вы служили злу, но не справились. Зло – это не деяния, зло – это мысли. Вы так и не поняли этого. Я проклинаю вас на вечное заточение. Можете хоть съесть друг друга, но отсюда не выберетесь.

Сказал он и запер дверь. Свечи потухли. Гаспар посмотрел в окно, но ничего не существовало в непроглядной тьме. Зажёг одну из свечей.

– Ты помнишь древний язык, которому нас учили? – Спросил он Барнабаша.

– Конечно. Я думаю на нём.

– Тогда прочти, что здесь написано.

Барнабаш взял свечу и прочёл текст с пыльного листа на столе.

– «Бесконечный мрак смерти для жертв человеков дом один».